Дмитрий Головёнкин - Последняя сессия [СИ]

— Ну что, не слишком хорошо себя чувствуешь, сынок?

— Да нет, всё в порядке! — слегка дрожащим голосом ответил тот, — Просто я работаю-то совсем недавно и сразу такое…

— Да, парень, я хоть и давно уже в органах, но, признаться, и сам впервые такое вижу, — заявил толстяк. По лицу же его совершенно невозможно было сказать, что зрелище растерзанного человека, вызывало у него хоть какое-то чувство отвращения. Он посмотрел на покойника всё с тем же скалящимся выражением лица ещё раз и снова обратился к молодому:

— Как ты думаешь, кто мог с ним такое сделать, сынок? От него почти совсем ничего не осталось. От попавших под колёса скорого поезда и то больше остаётся. К тому же, ты обратил внимание на следы?

— А что в них такого необычного? — вскинул бровь молодой. — Обыкновенные следы собаки. Какая-нибудь дворняга позавтракала свежим… э…

Толстяк только хмыкнул.

— Ошибаешься! Собака не станет есть человека, уж поверь мне, — он потер лоб пухлой ладонью. — Мои ребята пошли по эти следам в поле, а там почему-то в некоторых местах не четыре отпечатка лап, а только два. Но через какое-то расстояние снова четыре. Сомневаюсь, что собаки могут ходить на двух лапах. Чертовщина какая-то!

— Я не знаю, — ещё сильнее бледнея ответил милиционер. Его стошнило.

Старший представитель власти брезгливо отошёл от него и его улыбка на мгновение исчезла, когда он почувствовал отвратительный запах рвоты. Но потом он снова со своей несходящей с лица ухмылкой направился в сторону фотографирующих работников милиции.

В это время следователь, который уже успел собрать достаточно информации о происшедшем и опросить "свидетелей", составил рапорт об убийстве, где в строке "Предварительная причина смерти" написал: Нападение и убийство неустановленным колюще-режущим предметом с особой жестокостью. Однако точку в конце фразы он долго на решался ставить, поскольку не был уверен, что это убийство было одним из многих, какие встречались ему раньше. Словно не человек и даже не маньяк вроде Потрошителя искромсал тело парня, а какое-то свирепое животное.

Всё это теперь предстояло выяснить, а не гадать и строить никчёмные предположения- это было не в его стиле.

Следы, уходящие в поле, петляли до леса, огибая пару ангаров-автосервисов, потом круто уходили под гору и полностью исчезали среди поломанных деревьев. На этом месте стояли трое оперативников, гадая куда они могли подеваться.

Следователь ещё раз оглядел труп, еле сдерживая подступивший ком в горле, убрал свои бумаги в папку и уехал в рабочий кабинет, где ему предстояло составить список людей, с которыми была знакома жертва, а так же начинать список подозреваемых в его убийстве, которым парень мог чем-то насолить.

Глава 4

День выдался пасмурным, но не очень холодным. Вчерашний ветер стал слабее и намного теплее. Только снег ещё спускался на землю, давая себе и людям передышку лишь на какие-то десять-пятнадцать минут.

Солнце даже не думало пробиваться через свинцовые тяжёлые тучи. Вся Москва была погружена в поганую атмосферу начал зимы, когда серое небо то и дело одаривало людей мокрым снегом и промозглым противным ветром.

Настроение людей было совсем таким же угрюмым и серым. Кто-то спешил на работу, опять опаздывая из-за того, что проспал, кто-то шёл на учёбу, а кто-то вёл своё чадо в школу или детский сад. Плакали дети, наотрез отказываясь идти в садик. Мамы уговаривали их пойти: одни мягко, пытаясь объяснить, что им нужно на работу, но потом они обязательно за ними придут и принесут чего-нибудь вкусненького, другие же, менее терпеливые и нервные, просто сильно дёргали детей за руку, прикрикивая на них, и грозя наказать за непослушание.

Одним словом: суета, шум и волнение. Наступил новый день и мегаполис превратился в жужжащий улей.

В восточной части Москвы, в знаменитом и старом районе Лефортово располагалось четырёхэтажное здание, принадлежащее Московскому Институту Развития Международного Туризма. Вид оно имело совершенно непристойный: жёлтые стены, вперемешку с серым цветом, с заляпанными и грязными стёклами и ржавыми решётками на окнах, украшавшими таким образом первый и второй этажи. Всё это имело довольно жалкий вид и создавало не слишком приятное впечатление. Речи о том, что вид постройки соответствует громкому названию института и быть не могло.

В дополнение к такому жалкому виду было ещё само расположение: здание стояло в стороне от дороги и немного дальше жилых башен. Вокруг росли не бог весть какие деревья, в большинстве своём тополя, этим самым неизбежно создавая плотную тень вокруг института. Почти сразу за ним протекала чахлая речка Яуза, в которую уже давным-давно сливали и сбрасывали что попало, отчего она превратилась в жидкую помойку. На поверхности растянулась масляная плёнка, переливаясь неестественными цветами на свету.

Внутренний вид не шибко отличался от внешнего: грязные серые стены, потрескавшиеся потолки и отвратительный запах хлорки, которой уборщицы пытались вымывать пол.

На первом этаже располагался бедненький вестибюль, где за зарешеченным маленьком пятачке сидели гардеробщицы, скучающие и судачащие друг с другом о разных сплетнях. На этом же этаже находилась столовая, в которой ежедневно истязали свои желудки голодные студенты и приезжие туристы из других городов по обмену опытом. Последние останавливались в общежитии на третьем и четвёртом этажах всего на несколько дней.

Второй этаж представлял собой учебную часть, где было всего пять аудиторий, если их так можно было назвать. Название они своё не оправдывали, поскольку тесные, беспорядочно заставленные исписанными столами и полуразвалившимися стульями, со сломанными дверными ручками и замками, они вряд ли могли называться солидным словом — аудитория.

Третий и четвёртый этажи использовались под номера общаги. Внутри стояли кровати, своим видом напоминающие тюремные нары. В одном номере ютилось по четыре таких лежанок, тесно приставленных друг к другу. Матрасы и подушки в межсезонье были явно основательно обжиты и облюбованы местными насекомыми, поэтому жильцам приходилось сильно мучится чтобы избавиться от них после заезда, либо же оставалось смириться с этим недугом и героически терпеть их ночные набеги на живую и вкусную плоть.

Больше всего страдать приходилось всё же тем же бедолагам-студентам, которые в отличие от приезжающих и уезжающих гостей были вынуждены жить здесь почти по целому году. Многие из студентов приходили на занятия из дома, но лишь те, которые жили либо в Москве, либо не далеко от неё. Но были и такие, которые приезжали бог знает из какой российской глубинки для того, чтобы получить "великолепное" образование и в будущем развивать международный туризм и условия для него, по всей видимости подобные тем, в которых они сами обучались.